Bun
пемброчья мать
Взято с http://spektr7.ru/worlds/stories/467/
СТО ОДИН
Вот он и наступил – последний день рождения. Сто один год.
Когда-то я считала, что это безумно много. Когда-то я считала, что этого – достаточно. Я сама голосовала за этот возраст, и, Бог мне судья, искренне верила в то, о чем говорила. И о чем говорили остальные.
Я встала с постели и подошла к зеркалу. Что вы! Сто один? Не может быть. Мне не больше пятидесяти. Я и выгляжу и чувствую себя молодой. Наверное, так же думали старики и семьдесят лет назад, когда мы, молодежь, стучали пластиковыми бутылками по бетонным парапетам и выкрикивали лозунги о перенаселении, о всеобщем старении нации и, конечно, о последнем желании в качестве достойной (как нам тогда казалось) компенсации.
На кухне дочь и внучка что-то стряпали и накрывали на стол. Лиза посмотрела на меня с грустью: промежуток в тридцать лет теперь не казался ей столь уж гигантским.
- С днем рождения, мам, - сказала она и попыталась улыбнуться.
- Доброе утро, бабушка, - поздоровалась Ксения, пряча взгляд.
Я кивнула, как ни в чем не бывало (за столько лет уж научишься контролировать свои эмоции).
- Спасибо. Что готовим?
- Как ты любишь… - начала Лизавета, но тут из детской выскочила двенадцатилетняя Сашка, моя правнучка и сразу прибавилось шуму.
- Бабуля! Привет! Ты уже придумала себе сон?
- Сашка! – шикнула на нее мать.
- Ничего, - сказала я. – Конечно. Я уже придумала себе сон.
- А он про любовь?
- Почему обязательно про любовь?
- Ты же знаешь, самые интересные сны всегда про любовь!
- Ну, значит, про любовь.
Сашка этим совершенно удовлетворилась и полезла за стол, вспомнив, наконец, про угощения.
Собрались и остальные. Накануне я просила никого особо не приходить, но появлялись все новые и новые родственники, знакомые, соседи и просто те, кто случайно узнал про сегодняшний день рождения. Это было странно: каждый знал, что веселья не будет, и все же пришли. Прятали глаза, не знали, стоит ли поздравлять вслух, или это – кощунство, быстро садились за стол и утыкались взорами в тарелки. Я улыбалась всем и сталась успокоить каждого, как могла. День рождения напоминал поминки.
- Мы будем к тебе приходить, - тихо сказала дочь.
- Уж это – лишнее. Хватит хлопот и без этих глупостей.
Все ели молча, пили без тостов. Говорили в полголоса на отвлеченные темы.
Зазвонил телефон. Сорокалетний Антон, младший из внуков, взял трубку.
- Да? Что?.. О, да, конечно, сейчас спрошу… Бабушка, - он нерешительно кашлянул, - они спрашивают, когда приезжать за тобой, или ты сама…
- К двум часам будет удобно, - сказала я.
- Так рано?
- Зачем заставлять себя долго ждать? Скажи, в два.
- Ты куда-то уезжаешь, бабуля? – раздался голосок Яськи. Отрада моя. Шестилетний сорванец.
- Да, Ясенька. Уезжаю.
- Далеко?
- Далеко.
- А почему ты ничего не сказала, я бы нарисовал тебе еще вчера свой портрет, чтобы ты всегда меня вспоминала и поскорее вернулась!
- Спасибо, дорогой. Иди, я тебя поцелую, а то потом некогда будет.
Я прижала к себе правнука, за ним потянулись остальные дети и некоторые взрослые, кто-то заплакал, кто-то вышел за дверь, чтобы не заплакать.
Часы пробили двенадцать. Надо было чем-то занять себя до приезда такси. Я встала из-за стола.
- Спасибо всем, что пришли на мой сто первый день рождения. Я оставлю вас, простите.
Я вернулась в свою комнату, посмотрела на свои вещи. За последний год я раздарила почти все, чем владела, и завтра каждая вещь перейдет к своему новому хозяину. Неожиданно я поняла, что мне нечем себя занять. Я поймала себя на том, что пытаюсь убить время! Время, которого у меня как раз и не было, оказалось лишним!
Я прошлась по комнате, еще раз прочитала завещание, потом сняла с полки старый роман, открыла где-то посередине и углубилась в чтение.
В четверть второго к воротам подъехало такси. Вся родня столпилась на выходе, никто не махал рукой, никто не прощался. Я села в машину. Водитель легко тронулся с места, не спрашивая маршрута и не пытаясь заговорить.
Мы выехали за город по пустынной трассе. Эта дорога вела лишь к одному зданию, и вряд ли находились желающие до срока приехать сюда.
У входа меня встретил молодой служащий и проводил внутрь. Мы шли по длинному коридору с бесконечным количеством дверей, похожему на удава, вывернутого наизнанку. Наконец, молодой человек остановился у одной из них, открыл ее и пригласил пройти.
- По вам, конечно, не скажешь, но я все-таки спрошу: истерики не будет? – спросил он.
- Нет. Не волнуйся.
- Знаете, всякое бывает.
- Догадываюсь. Это кресло – для меня?
- Да, садитесь, пожалуйста. Хотите кофе? Чай? У нас еще есть время, я пока установлю данные для работы комплекса. Вы сегодня – первый посетитель.
- Ничего не надо. Работай.
Он заскользил по клавиатуре, создавалось впечатление, что его пальцы, отдельно от хозяина исполняют какой-то замысловатый ритуальный танец.
- На всякий случай, мы напоминаем, что ваша ДНКа сохранится в памяти архива.
- Слабое утешение.
- Зря вы так, - почему-то обиделся человек. – Я за этот закон не голосовал, меня еще и на свете-то не было.
- А если бы ты был на свете? Если бы закон принимали сейчас, скажем, завтра. Как бы ты голосовал?
Человек посмотрел на меня странно, потом отвел взгляд.
- Но ведь сто один год это – долго, да? Это очень долго. И потом, вы знаете, перенаселение, и что вообще делать с почти бессмертными, куда их селить, дома не успеваем строить для всех…
- Да, да, ты прав. И мы так рассуждали. Не кори себя. И не думай об этом слишком часто.
- Заметно?
- Заметно.
- Работа располагает. И люди, что сюда приходят: старики да самоубийцы. Когда приняли декрет о «добровольных спящих», сюда просто нашествие было молодежи. Потом поспокойнее стало… Знаете, а ведь старики сюда и раньше приходят, не дожидаются сто одного года. Говорят, невмоготу жить.
- Тебе такого не понять?
Пока мы разговаривали, аппаратура сняла необходимые данные, где-то в глубине серых архивных стен разместилось мое трехмерное изображение, и прочий набор цифр, доказывающий неизвестно кому, что я существовала.
- Теперь надо пройти в другую комнату. Вы принесли диск с последним желанием?
Я отдала ему диск, мы снова оказались в коридоре, но на этот раз шли совсем не долго.
Новая комната была похожа на гостиничный номер, в котором из мебели стояла лишь одна кровать. Большое окно уверяло, что снаружи – зимний лес. Легкие хлопья снега медленно, но верно превращали милую елочку, растущую поблизости, в угловатый сугроб. Прекрасная иллюзия. Мои оконные обои показывали Гималаи.
Последнее время стало модно игнорировать город, а технические возможности легко удовлетворяли потребности в любых иллюзиях. Мы перестали видеть город и перестали думать о городе. О том, что за этими окнами живут люди. И эти люди влюбляются и шутят. Удивляются. Разочаровываются. Живут. И кто-то думает, что сто один – это бесконечно много, а кто-то – считает дни до этой страшной даты, впадает в панику, ужасается приговору. Для одних точная дата – это возможность заранее закончить дела, подготовиться, обдумать прошлое, исправить ошибки и примириться с тем, что не удалось исполнить и испытать за жизнь. Для других – это круглосуточный кошмар, ощущение страшной несправедливости, озлобленность на тех, кто моложе, зависть.
- Знаете, вы можете отказаться, - прервал мои мысли служащий человек. – Но без поддержки вы сразу состаритесь, а счета ваши все уже аннулированы, и медицинские карты тоже. По-моему, это совсем негуманно – умирать на улице от старости и болезней.
- Меня не пугает старость, сынок. Ни голод не пугает, ни изгнание, ни боль. Я люблю жизнь.
- Но вы пришли сюда. Вы все-таки пришли. Почему?
- Потому что семьдесят лет назад я сочла, что это – справедливо. С тех пор тысячи тысяч людей прерывали свои жизни не по закону природы или судьбы, а по решению толпы.
- Вы-то почему мучаетесь? Не только вы голосовали «за», все так голосовали.
- Но это еще не значит, что все голосовали правильно. Каждый думал, что на его век хватит, что совсем скоро положение улучшится, и закон отменят, или продлят срок дозволенной жизни хотя бы в два раза.
- Говорят, палата скоро начнет обсуждать вопрос о продлении…
- Об этом постоянно говорят. С тех самых пор. И это не важно, это все равно – дата. Известная цифра. И что хуже всего – от этой цифры нет помилования и нет отсрочки. Включай свою машинку, сынок, а то ты, смотрю, совсем загрустил. Вредная у тебя работа – выслушивать нытье стариков с утра до вечера.
Он поставил диск в маленькую ячейку над моей кроватью. У диска ограниченная память: всем – свое, но каждому – поровну.
- В основном – с вечера до утра, - чуть улыбнулся он. – Все приходят попозже. Я буду думать над тем, что вы сказали. Только я не уверен, что поступил бы иначе на вашем месте, я просто не знаю, как надо было поступить. А - вы?
- И я не знаю. Но я уверена, что у каждого должно быть право на неизвестность.
- Я запомню.
Он включил легкую музыку и вышел не прощаясь.
Комната постепенно погружалась во мрак, диск с моими желаниями мерно жужжал у изголовья. Я чувствовала, что он приближается – последний сон. И там, в этом сне, я буду жить интересную недолгую жизнь. Лет в пятьдесят или семьдесят я спокойно умру от какой-нибудь хвори или несчастного случая, но до той поры, не зная своего срока, я буду совершенно счастлива. Незнание – это больше, чем вера. Незнание – это вечность. Целая вечность в запасе.
автор: Сильфа
СТО ОДИН
Вот он и наступил – последний день рождения. Сто один год.
Когда-то я считала, что это безумно много. Когда-то я считала, что этого – достаточно. Я сама голосовала за этот возраст, и, Бог мне судья, искренне верила в то, о чем говорила. И о чем говорили остальные.
Я встала с постели и подошла к зеркалу. Что вы! Сто один? Не может быть. Мне не больше пятидесяти. Я и выгляжу и чувствую себя молодой. Наверное, так же думали старики и семьдесят лет назад, когда мы, молодежь, стучали пластиковыми бутылками по бетонным парапетам и выкрикивали лозунги о перенаселении, о всеобщем старении нации и, конечно, о последнем желании в качестве достойной (как нам тогда казалось) компенсации.
На кухне дочь и внучка что-то стряпали и накрывали на стол. Лиза посмотрела на меня с грустью: промежуток в тридцать лет теперь не казался ей столь уж гигантским.
- С днем рождения, мам, - сказала она и попыталась улыбнуться.
- Доброе утро, бабушка, - поздоровалась Ксения, пряча взгляд.
Я кивнула, как ни в чем не бывало (за столько лет уж научишься контролировать свои эмоции).
- Спасибо. Что готовим?
- Как ты любишь… - начала Лизавета, но тут из детской выскочила двенадцатилетняя Сашка, моя правнучка и сразу прибавилось шуму.
- Бабуля! Привет! Ты уже придумала себе сон?
- Сашка! – шикнула на нее мать.
- Ничего, - сказала я. – Конечно. Я уже придумала себе сон.
- А он про любовь?
- Почему обязательно про любовь?
- Ты же знаешь, самые интересные сны всегда про любовь!
- Ну, значит, про любовь.
Сашка этим совершенно удовлетворилась и полезла за стол, вспомнив, наконец, про угощения.
Собрались и остальные. Накануне я просила никого особо не приходить, но появлялись все новые и новые родственники, знакомые, соседи и просто те, кто случайно узнал про сегодняшний день рождения. Это было странно: каждый знал, что веселья не будет, и все же пришли. Прятали глаза, не знали, стоит ли поздравлять вслух, или это – кощунство, быстро садились за стол и утыкались взорами в тарелки. Я улыбалась всем и сталась успокоить каждого, как могла. День рождения напоминал поминки.
- Мы будем к тебе приходить, - тихо сказала дочь.
- Уж это – лишнее. Хватит хлопот и без этих глупостей.
Все ели молча, пили без тостов. Говорили в полголоса на отвлеченные темы.
Зазвонил телефон. Сорокалетний Антон, младший из внуков, взял трубку.
- Да? Что?.. О, да, конечно, сейчас спрошу… Бабушка, - он нерешительно кашлянул, - они спрашивают, когда приезжать за тобой, или ты сама…
- К двум часам будет удобно, - сказала я.
- Так рано?
- Зачем заставлять себя долго ждать? Скажи, в два.
- Ты куда-то уезжаешь, бабуля? – раздался голосок Яськи. Отрада моя. Шестилетний сорванец.
- Да, Ясенька. Уезжаю.
- Далеко?
- Далеко.
- А почему ты ничего не сказала, я бы нарисовал тебе еще вчера свой портрет, чтобы ты всегда меня вспоминала и поскорее вернулась!
- Спасибо, дорогой. Иди, я тебя поцелую, а то потом некогда будет.
Я прижала к себе правнука, за ним потянулись остальные дети и некоторые взрослые, кто-то заплакал, кто-то вышел за дверь, чтобы не заплакать.
Часы пробили двенадцать. Надо было чем-то занять себя до приезда такси. Я встала из-за стола.
- Спасибо всем, что пришли на мой сто первый день рождения. Я оставлю вас, простите.
Я вернулась в свою комнату, посмотрела на свои вещи. За последний год я раздарила почти все, чем владела, и завтра каждая вещь перейдет к своему новому хозяину. Неожиданно я поняла, что мне нечем себя занять. Я поймала себя на том, что пытаюсь убить время! Время, которого у меня как раз и не было, оказалось лишним!
Я прошлась по комнате, еще раз прочитала завещание, потом сняла с полки старый роман, открыла где-то посередине и углубилась в чтение.
В четверть второго к воротам подъехало такси. Вся родня столпилась на выходе, никто не махал рукой, никто не прощался. Я села в машину. Водитель легко тронулся с места, не спрашивая маршрута и не пытаясь заговорить.
Мы выехали за город по пустынной трассе. Эта дорога вела лишь к одному зданию, и вряд ли находились желающие до срока приехать сюда.
У входа меня встретил молодой служащий и проводил внутрь. Мы шли по длинному коридору с бесконечным количеством дверей, похожему на удава, вывернутого наизнанку. Наконец, молодой человек остановился у одной из них, открыл ее и пригласил пройти.
- По вам, конечно, не скажешь, но я все-таки спрошу: истерики не будет? – спросил он.
- Нет. Не волнуйся.
- Знаете, всякое бывает.
- Догадываюсь. Это кресло – для меня?
- Да, садитесь, пожалуйста. Хотите кофе? Чай? У нас еще есть время, я пока установлю данные для работы комплекса. Вы сегодня – первый посетитель.
- Ничего не надо. Работай.
Он заскользил по клавиатуре, создавалось впечатление, что его пальцы, отдельно от хозяина исполняют какой-то замысловатый ритуальный танец.
- На всякий случай, мы напоминаем, что ваша ДНКа сохранится в памяти архива.
- Слабое утешение.
- Зря вы так, - почему-то обиделся человек. – Я за этот закон не голосовал, меня еще и на свете-то не было.
- А если бы ты был на свете? Если бы закон принимали сейчас, скажем, завтра. Как бы ты голосовал?
Человек посмотрел на меня странно, потом отвел взгляд.
- Но ведь сто один год это – долго, да? Это очень долго. И потом, вы знаете, перенаселение, и что вообще делать с почти бессмертными, куда их селить, дома не успеваем строить для всех…
- Да, да, ты прав. И мы так рассуждали. Не кори себя. И не думай об этом слишком часто.
- Заметно?
- Заметно.
- Работа располагает. И люди, что сюда приходят: старики да самоубийцы. Когда приняли декрет о «добровольных спящих», сюда просто нашествие было молодежи. Потом поспокойнее стало… Знаете, а ведь старики сюда и раньше приходят, не дожидаются сто одного года. Говорят, невмоготу жить.
- Тебе такого не понять?
Пока мы разговаривали, аппаратура сняла необходимые данные, где-то в глубине серых архивных стен разместилось мое трехмерное изображение, и прочий набор цифр, доказывающий неизвестно кому, что я существовала.
- Теперь надо пройти в другую комнату. Вы принесли диск с последним желанием?
Я отдала ему диск, мы снова оказались в коридоре, но на этот раз шли совсем не долго.
Новая комната была похожа на гостиничный номер, в котором из мебели стояла лишь одна кровать. Большое окно уверяло, что снаружи – зимний лес. Легкие хлопья снега медленно, но верно превращали милую елочку, растущую поблизости, в угловатый сугроб. Прекрасная иллюзия. Мои оконные обои показывали Гималаи.
Последнее время стало модно игнорировать город, а технические возможности легко удовлетворяли потребности в любых иллюзиях. Мы перестали видеть город и перестали думать о городе. О том, что за этими окнами живут люди. И эти люди влюбляются и шутят. Удивляются. Разочаровываются. Живут. И кто-то думает, что сто один – это бесконечно много, а кто-то – считает дни до этой страшной даты, впадает в панику, ужасается приговору. Для одних точная дата – это возможность заранее закончить дела, подготовиться, обдумать прошлое, исправить ошибки и примириться с тем, что не удалось исполнить и испытать за жизнь. Для других – это круглосуточный кошмар, ощущение страшной несправедливости, озлобленность на тех, кто моложе, зависть.
- Знаете, вы можете отказаться, - прервал мои мысли служащий человек. – Но без поддержки вы сразу состаритесь, а счета ваши все уже аннулированы, и медицинские карты тоже. По-моему, это совсем негуманно – умирать на улице от старости и болезней.
- Меня не пугает старость, сынок. Ни голод не пугает, ни изгнание, ни боль. Я люблю жизнь.
- Но вы пришли сюда. Вы все-таки пришли. Почему?
- Потому что семьдесят лет назад я сочла, что это – справедливо. С тех пор тысячи тысяч людей прерывали свои жизни не по закону природы или судьбы, а по решению толпы.
- Вы-то почему мучаетесь? Не только вы голосовали «за», все так голосовали.
- Но это еще не значит, что все голосовали правильно. Каждый думал, что на его век хватит, что совсем скоро положение улучшится, и закон отменят, или продлят срок дозволенной жизни хотя бы в два раза.
- Говорят, палата скоро начнет обсуждать вопрос о продлении…
- Об этом постоянно говорят. С тех самых пор. И это не важно, это все равно – дата. Известная цифра. И что хуже всего – от этой цифры нет помилования и нет отсрочки. Включай свою машинку, сынок, а то ты, смотрю, совсем загрустил. Вредная у тебя работа – выслушивать нытье стариков с утра до вечера.
Он поставил диск в маленькую ячейку над моей кроватью. У диска ограниченная память: всем – свое, но каждому – поровну.
- В основном – с вечера до утра, - чуть улыбнулся он. – Все приходят попозже. Я буду думать над тем, что вы сказали. Только я не уверен, что поступил бы иначе на вашем месте, я просто не знаю, как надо было поступить. А - вы?
- И я не знаю. Но я уверена, что у каждого должно быть право на неизвестность.
- Я запомню.
Он включил легкую музыку и вышел не прощаясь.
Комната постепенно погружалась во мрак, диск с моими желаниями мерно жужжал у изголовья. Я чувствовала, что он приближается – последний сон. И там, в этом сне, я буду жить интересную недолгую жизнь. Лет в пятьдесят или семьдесят я спокойно умру от какой-нибудь хвори или несчастного случая, но до той поры, не зная своего срока, я буду совершенно счастлива. Незнание – это больше, чем вера. Незнание – это вечность. Целая вечность в запасе.
автор: Сильфа
